Интервью с Натальей Рубановой: «Новые книги»

Несколько лет назад мне довелось познакомиться с рукописью романа Натальи Рубановой, мастера психоделических текстов: именно текстами она предпочитает называть свои произведения. В новом – на тот, 2009 год – сочинении она превзошла саму себя в отрицании традиций т.н. сюжетной прозы и пресловутых табу-тем.

Роман проходил под именем «Сперматозоиды»: журнал «Дети Ра» номинировал его на «Большую книгу», ну а обоснование для номинации написала я – «зацепило» противоречие между условно схематичным названием и собственно глубиной содержания.

«Наимильённейшая», по ироничному выражению Рубановой, литпремия страны роману «Сперматозоиды» не досталась, но судьба его сложилась, тем не менее, весьма удачно: в частности, в 2010-м он получил Премию имени Катаева (одна из наград ежегодной премии журнала «Юность», присуждающаяся за лучшие журнальные публикации года), а также вошел в финал премии «Нонконформизм» НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ в 2011-м.

В конце же 2013-го издательство «Эксмо» наконец-то выпускает «Сперматозоиды» в виде книги: на самом деле, прекрасный повод взять интервью у автора:

Е. Сафронова: Наталья, не обидно ли, что ваш роман не получил «Большую книгу», на которую «Дети Ра» его в свое время номинировали?

Н. Рубанова: Мы не дети, пусть Ра и рядом. Большие толстые книги – большие толстые игры. Разочарования не было, потому как не было и очарования. Тут как в спорте для инвалидов – «главное участие». Вообще же, в силу ряда причин книжное закулисье знаю изнутри. Как «выдвигаются» авторы, как им «дают» – или не, не суть: все это, как мы понимаем, околоплодная вода литературы, которая рождается, разумеется, не в муках премиальных сюжетов, но исключительно «за станком».

А как же иные награды – как относитесь к ним?

Ну да, «Сперматозоиды» добежали. Журнал «Юность» подарил «живчикам» катаевскую, ну а «Независимая газета» – премию «Нонконформизм», пусть фактически и имиджевую (гонорар составляет 1000 у.е.). Кстати, о том самом: Гонкуровская ведь тоже «не про это», не про деньги то есть… и мой любимый Уэльбек – он ведь тоже «не про то»… В 2010-м году, тем не менее, его, расстреливающий серое вещество роман «Карта и территория» был удостоен сей высочайшей награды.

Я спрашивала не о вознаграждении: в конце концов, премии литературные не ради денег получают.

Да? Не идеализируйте. Многие пишут аккурат «под премию», скрупулезно высчитывая «листаж» и выбирая «актуальную» тему… Ан пишущим, равно как и остальным двуногим, нужны финансовые вливания: не будем играть в святых. Да и не водись у вас, Лена, этих, как писал классик, «проклятых, подлых денег», вы бы не смогли задавать мне вот эти самые вопросы вот в этом самом уютном кафе, не так ли?..

Да, кто-то специально пишет «для объема» – благо, время у ребят есть: счастливчики-с.

Что, впрочем, мы знаем о «счастье» другого?.. Про килограммы букв я когда-то писала для «Знамени», и добавить мне к той статье нечего. Книжный базар – такой же, как и все остальные, книжный бизнес – такой же, без эмоций, бизнес, как и другие. Некий антидот – фраза Честертона о секрете жизни, заключающемся в смехе и смирении. ОК, будем смеяться… Rideamus! Ну а смирение… корень-то слова – «мир».

Чем именно вам близка премия «Нонконформизм»?

«Нонконформизм» ценен тем, что отмечает наиболее «неформальные» произведения искусства и явления так называемой общественной жизни.

Симпатична нонконформистская беспафосность. Команда «Независимой газеты», жюристы премии, делают в целом достойный выбор. Например, в 2013-м в финал «Нонконформизма» вошел роман лауреата «Русской премии» Маргариты Меклиной «Цервикс»: переводится словечко, напомню, «шейка матки». Названия наших с ней «нонконформистских» текстов перекликаются: вот те «Цервикс», вот те «Сперматозоиды»: ручки-ножки-огуречик…

Когда мы делали интервью с Меклиной, она невольно обобщила: «Вот так теперь называют женщины свои романы!» – на самом деле, я бы не стала говорить о каком-то гендере, не стала бы ничего обобщать и унифицировать: просто постепенно исчезают бессмысленные табу, ну а то, что мы можем назвать некие «вещи» своими именами и за это нас никто не пригласит на лоботомию (во всяком случае, прямо сейчас), уже прогресс для России. Не надо бояться… а коли трус – не пиши.

В своих произведениях вы словно бы отходите от так называемой «русскости», тем более «сермяжности» и тому подобных вещей: тянетесь к чему-то европейскому, быть может, французскому – не чувствуете себя чужой на отечественном «празднике прозы»?

«Но где мой дом и где рассудок мой?»… А что есть «русскость»? Может, ОНА только в воображении и существует, особенно в период нашего «социалистического капитализма»?..

Что есть «праздник прозы», тем более отечественной? Местечковость и литература – это ли не мутация? Чужой – чувствую порой. Но не посторонней. Не по Камю, так скажем. «Русскость-сермяжность», особенно для западного читателя, увы, – это до сих пор во многом растиражированный поточным способом тривиальный микс водки-березы-медведя (простите за штамп) и патриархального общества со всеми его уродливыми вывертами: такая страшилка, экзот… понятное дело, что это перекос, как тот же перекос – считать «нерусское» более интеллектуальным или пластичным… может, и женщины нерусские иные – может, у них по шесть пальцев?.. Всё очень условно.

А вообще это нелепый в целом стереотип – особенно применительно к современной прозе – делить ее по «географическим» (ну и гендерным, разумеется) признакам. Я говорю о прозе высокого уровня, разумеется, о том, что, в конечном итоге, может войти когда-либо в пресловутый «фонд мировой литературы». Вот вы размышляете о некоем чужестранном влиянии на мои тексты и «последней отдаляющей» – меня – от масс… Я не отвечу на этот ваш вопрос. Я сама по себе, ни тут ни там: пишу «как придется» – и когда время найдется.

Ваша героиня, Сана, могла бы быть и немкой, и шведкой: российские декорации в романе – не более чем условность (советское детство, например)… События могли происходить где угодно. Что для вас «чувство родины» в таком случае?

Родина – там, где тебе хорошо: место, где ты любим и востребован. Не суть важно, «где»: главное «с кем» – как и в литературе: не важно «что», важно – «как». Родина – это точка на шарике, которая есть, увы, не на каждой жизненной карте. Да, Сана могла бы быть и немкой, и шведкой. Да, события, происходящие в «Сперматозоидах», могли происходить – разумеется, с социально-бытовой нюансировкой – где угодно. Это относительно универсальный текст в «географическом» плане. Универсальный просто потому, что героев занимают их душевные движения и отношения с Высшим Началом, а автор не озабочен описанием сиюминутных российских калейдоскопов. И каких-либо других – тоже.

Наталья, давайте в таком случае напомним читателям историю «Сперматозоидов» и, может быть, предысторию – как зародилась идея создания романа? Вы чего-то боялись, работая над ним, – были какие-то внутренние табу?

Я писала, как сейчас понимаю, некий «длинный рассказ». Вполне традиционно, как всякий автор, «жила» жизнью персонажей, думала, как совладать с их вывертами и оградить от того или этого… Опыт in vivо – каждый кусок шит наживую: скажем, Сана, главная героиня, – собирательный образ-мыслеформа – заявляется к райтеру в конце книги и представляется его Доппельгангером… Я, на самом деле, «выдохнула» после последней точки и довольно долго ничего, кроме коротких текстов, потом не писала. Как отрезало.

Ну а насчет «бояться» – чего именно? Что романчик не напечатают? Что обвинят бог весть в чем? Так пусть. Но текст-то не мог не появиться… Ощущения примерно такие: слова будто вводят в тебя через капельницу. По трубочкам таким, знаете? В вену. Ну вот. А больше никакой такой «истории».

Повествование ведется несколько отстраненно: вы, как автор, целенаправленно дистанцируетесь?

Вы о безоценочности? Да, она «работает». Вообще же, сюжет – довольно банальная канва, которой пришлось воспользоваться просто потому, что литература – увы, все-таки не музыка, в которой программность третична. Главным действующим лицом «Сперматозоидов» являются не столько персонажи, сколько их мысли (звуки) – это прежде всего роман слов, история душ, нескончаемый спор героя и автора, приводящий к неожиданному финалу – своеобразному «перевертышу», маске нетривиального хэппи-энда.

Что для вас «собственно сюжет»?

Сюжетность груба. Скучна.

Я говорю о своем нынешнем восприятии этой «дамы»: «мнение автора может не совпадать с мнением редакции…». Коля с Машей построили дом, родили чадо, посадили дерево. Здравствуй, дерево! Именно трехмерной сюжетики я всегда избегала: ну, как могла – впрочем, иногда «скатывалась» в нее, есть такой грех. Сюжетность слишком материальна. Ее можно поймать «на крючок». Отнести на рынок. Книжный базар. Она продается и покупается. Легко! Она убивает тончайшие душевные и телесные движения. Убивает в литературе то лучшее, что делает ее музыкой.

В определенный момент художник понимает, что вырос из подобных коротких штанишек. Что они ему «малы». Жмет испанский-то сапожок! Ну а то, что понимается под искусством простолюдьми (а есть и непростолюди, и сложнолюди, и… градаций масса), обычно являет собой плоть и кровь аккурат предметную («живопись» г-на Шилова), программную (песня-танец-марш: привет от трех китов Кабалевского), в общем, ультрагипермега – как говорят те же простолюди – сюжетную. Именно они, простолюди, читают чудовищную в массе своей жанровую прозу, именно на них, простолюдях, делают бабки издатели, именно для них, простолюдей, выпускают словесный, с песком, фарш в твердом переплете с «актуальной», утвержденной в отделе маркетинга, обложкой…

Мне кажется – чудится? – что «когда слово было богом», никаких сюжетов попросту не существовало (Адамка с Евкой не в счет). Энергия текла сама по себе, без привязки к «столу» и «стулу», Гансу и Марте, сочельнику или именинам маленького привидения из Вазастана… Меня же интересует иное начало. Иная «подпитка». Вот почему не устаю в каждом интервью повторять: Натали Саррот – гениальна. А в этом скажу так: как Пушкин могут многие, если говорить о стилизации, а вот как Саррот? Попробуйте! – но, смею вас уверить, не у каждого «в поте пишущего, в поте пашущего» получится «скопировать» ее по-настоящему уникальный, незаемный стиль.

Вы работали в книжных издательствах. Что дал вам этот наверняка непростой, но интересный опыт – не хотите поделиться?

Как автору – отнял драгоценное время, которое стоило б потратить на свои драгоценные буквы, а не чужие. Как человеку… много, очень много. Опыт, на самом деле, бесценный. Потрясающий. И одновременно жесткий. In vivo. Знаете, я поработала и в PR-отделе небезызвестного издательского дома. Так вот, знатная дама, рулившая этим самым отделом в свое время, однажды выдала:

«Наташа, мне кажется, ты, – она тыкала, как большинство шефов, и любила класть ноги на стол в своем кабинете (хороший, кстати, педикюр), – свое творчество ценишь больше творчества наших авторов. Такого не должно быть!».

Ноу, что уж там, коммент, учитывая, что в издательстве сем я занималась преимущественно «коммерческими» авторами и авторессами. Большинство из них искренне недоумевало, почему я не интересуюсь их книжонками – ну а я просто держала дистанцию.

Когда же один из львовтолстых спросил меня на презентации: «Вам понравился мой роман?», — я ответила что-то вроде: «Знаете, я слишком много всего читала…» – Он осекся, обоим стало неловко…

А иные дамы чего стоят! Так и хочется сказать, «сколько»… Одна блондинная девица предлагала рассылать свою нетленку критикам аж с коробкой конфет «и другими приятными подарками»… Rideamus! Я общалась с большинством райтеров исключительно как «доктор-пациент»: за редким исключением. Ну вот как психотерапевт общается с клиентом… Забавно. Разумеется, я не говорила «пациентам», что «тоже пишу». Что «причастна». Что «мои книги»… Вообще же, то, что творится в пиар-отделах, во всех этих пресс-службах и отделах маркетинга наших ИД – клиника клиники. Как оголяются иные пишущие… как жаждут интервью, как алчат рецензий… как мечтают «хоть одним глазком» мелькнуть на ТВ… чудовищная ярмарка тщеславия!..

Мне есть что сказать об издательском «ДЕЛЕ №***». И я, Лена, еще обязательно скажу.

Интересно… Наталья, а как ваш роман попал в «Эксмо» – вы показывали его другим издателям?

«Редакторы всея Руси» его по диагонали листали. Безвременно ушедший Виктор Топоров, светлая ему память, в свое время отозвался о рукописи лестно – но добавил, что не видит издателя: «Роман ваш некоммерческий, а книжный рынок мыслит, увы, по-другому».

Вряд ли бы «Сперматозоиды» вышли б и сейчас, несмотря на их премиальную историю. Но так уж сложилось: в «Эксмо» пошла новая серия «Лауреаты литературных премий»; умножим ее на договор, который дороже денег, умножим буквы на звезды, редактора и литагента – на автора, цифры – на цветы…

И получим интересный «букет»: насколько мне известно, среди авторов этой серии – Глеб Шульпяков, Евгений Касимов, Дмитрий Быков, Владимир Маканин…

Будут еще книги Маргариты Меклиной и Марии Рыбаковой, Дмитрия Новикова… всех сейчас не назову, не знаю просто. Все сплошь «премиальное». Поэтому если бы у моих «Сперматозоидов» не было «регалий», они так и не стали бы книгой: это к вопросу о раздаче слонов и зачем «все эти премии».

Насколько непросто, на ваш взгляд, получить сейчас премию? Особенно автору, не входящему в когорту так называемых «самых признанных»…

Видовая цель премий, помимо всего прочего, в элементарной поддержке таланта. Если не удовлетворены базовые потребности, о высших говорить непросто – многим сейчас «в силу ряда причин» ух как не до литературы. Вторая же цель – открытие новых имен.

Шансы «широко известных в узких кругах» в целом минимальны, мы с вами не вчера родились. Но это не значит, разумеется, что игрой следует всенепременно пренебрегать: почему бы и нет, игра ради игры… Да, фамилии лауреатов повторяются, переходят из шорта в шорт: азбучная T-short’ка… Меня это, впрочем, не занимает, я не слежу за так называемым литпроцессом, есть куда более интересные вещи.

Что для вас эти «интересные вещи»?

Развитие. А литература не всегда оно – литература лишь его часть. Если я перестану писать тексты, ничего не изменится, мир не рухнет: я просто перестану писать тексты, вот и все. Но это не значит, что мое развитие на том остановится – оно просто станет другим, перейдет в иные плоскости, поменяется вектор.

Вы хотите «перестать писать тексты»?

Нет, конечно. Мечтаю о времени, когда можно будет возиться с ними, сколько хочешь. Я лишь говорю, что кроме «великой русской литературы» есть кое-что еще. Что не нужно уподобляться «узкому» специалисту и смотреть лишь один «орган». Человек – это оргАн, особенно человек искусства. У него много регистров, масок. Проблема многих пишущих в их тотальной зацикленности исключительно на литературе и не очень красивом «окололитературье». Именно это не дает им видеть «все краски мира».

Ну, а не писать «нетленки» подчас крайне полезно («ни дня без строчки» – миф!) – мне подобный «острый опыт» здорово пригодился. Не надо только его бояться: все возвращается в свое время. Текст пишется тогда, когда ему должно быть написанным, а не когда тебе «хочется». Текст должен «добежать», как сперматозоид, до текстовой яйцеклетки. Иначе он мертв. Сколько издано «мертвых» книг! Вот вроде бы и мастерство, и стиль, и бог весть что – но главного нет: дыхания.

А как бы вы определили основной посыл, месседж романа, который кого-то, привыкшего к более традиционным литературным формам, способен одним названием испугать или оттолкнуть? Такое, как мы с вами знаем, произошло недавно на вашей «малой родине»: в рязанской газете отказались от материала о «Сперматозоидах» уже только из-за названия.

Пугаться нечего, мы все живые люди, все появились на свет благодаря «добежавшим». Кстати, Топоров в свое время советовал назвать роман «Живчиками», но я отказалась. Ну а что провинциальная-то газета… Вот один «уважаемый московский критик» среагировали пару лет назад и вовсе забавно: «Меня ваш роман напугал»… Упс! А ведь «косая сажень в плечах». Но здесь размер не имеет значения. Что касается собственно идеи… Повторюсь: «Все люди – просто добежавшие сперматозоиды», – констатирует главная героиня, Сана; читателю много раз представится возможность убедиться в этом… а потом, быть может, – в обратном. Если сможет.

Топоров, наверное, Алешковскому воздавал должное, который известный орган назвал «Николай Николаевич»…

Этого мы уже не узнаем.

Насколько мне известно, вы, как автор-составитель, подготовили к выходу сборник эротической новеллы. Расскажите, как вам пришла идея такой книги и как удалось ее не только «собрать», но и довести до стадии издания в центральном издательстве с перспективой широкой продажи в книжных магазинах? Ведь сборники рассказов сегодня – редкие подарки издателей читателям!

Да, жанр рассказа давно в упадке, если говорить о book-базаре – малую прозу труднее продать, уверяют книгопродавцы. Свежо предание, но верится с трудом – просто такая вот фашистская маркетинговая стратегия: печатать только романы. «Других писателей у нас для вас нет»: аукается, не правда ли? Но «СПб-Астрель» старается иной раз-два соскочить с прокрустова бизнес-ложа и издать, несмотря на жесточайший кризис в отрасли, сборник малой прозы.

Ко мне же идея эротекстов пришла от скуки: я сидела на одной из предыдущих работ и смотрела в окно, отгородившись от условно адекватных авторов и шумных коллег… Ну, вы понимаете. Так, от скуки, и написала концепцию, да и отправила в Питер. Буквально через пару недель ее утвердили… так появился сборник «Я в Лиссабоне. Не одна».

Иллюстратором выступила художница и литератор Каринэ Арутюнова, предоставившая издателю великолепные «ню» с каждой новелле… Я подобрала любопытный, хотя и весьма разнокалиберный, круг авторов – там и Валерия Нарбикова, и Маргарита Меклина, и Андрей Бычков, и Владимир Лорченков, и Марина Ахмедова, и Мастер Чэнь, и Улья Нова, и Денис Епифанцев, и Лия Киргетова, и Сергей Шаргунов, и Константин Кропоткин, и Иван Зорин, пан Вишневский – да, тот самый…

О вкусах, разумеется, спорят, но – сборник в любом случае удался. Вишневского, кстати, «спустили сверху» – сплошной маркетинг… впрочем, хуже от его присутствия книга не стала. Хотели «для продажности» еще какой-то опус автора «Описавшегося мальчика» добавить (таки «бренд» издательский – «примадонна» и др. и пр.), но успели спохватиться.

Вам не нравится проза автора «Описавшегося мальчика»?

Если б не знала сей издательской подноготной, может, «по касательной» и нравилась бы: впрочем, сомнительно – как автор-составитель я была против появления «продажного» текста в «лиссабонской» книге.

Есть в русской литературе прецеденты: сборники эротической прозы периодически издавались. Правда, в 90-х годах, но сами рассказы, составившие, например, книгу «Царица поцелуев. Русский эрос»¹, были написаны Львом Толстым, Александром Куприным, Алексеем Ремизовым, Михаилом Арцыбашевым, Николаем Гумилевым, Викентием Вересаевым… То есть классиками, к чьему духовному примеру мы нередко обращаемся, этим жанром тоже не брезговали.

Не брезговали абсолютно точно! Ханжество плюс литература – гремучая, знаете ли, смесь. Кстати, в «Астрель СПб» планировалось издать сборник эроклассики с моим предисловием, в который вошли бы сочинения Валерия Брюсова («Последние страницы из дневника женщины»), Михаила Кузмина (пресловутые «Крылья»), Александра Куприна (ну да, «Суламифь»), Лидии Зиновьевой-Аннибал (великолепные «Тридцать три урода») и Анны Мар («Женщина на кресте»). Но сейчас ребятам не до альтруизма – вопрос выпуска пока не решен.

Вообще же, после небезызвестной «серой» книги, столь популярной «в массах», спрос «на тело» снова вырос. И мой сборник «Я в Лиссабоне. Не одна», возможно, утвержден издателем еще и по этой причине – большую роль играет та самая «тематическая волна популярности». Но «Я в Лиссабоне. Не одна» – смею надеяться, все же имеет отношение к искусству.

Всякое житейское явление одухотворяется высокой прозой и становится источником вдохновения для писателей. Правда, то, что выходит из-под пера авторов, может быть как возвышенным и прекрасным, так и пошловатым и примитивным… На ваш взгляд, рождается ли сегодня именно «высокая» проза или есть недостаток «облагораживающего» искусства?

«Высокая» проза? Она, если и пишется сейчас, то большей частью «в стол» – большинство худо-бедно читающих в состоянии переваривать лишь суррогаты довольно простого, если не упрощенного, языка. Лена, главное лишь не судить о литературе как «в рыночных категориях», так и по сиюминутным премиальным стандартам, которые негласно навязывают свои представления о «высоком» и «невысоком», прекрасном и безобразном.

Нет никаких стандартов, кроме таланта и его фактуры – ну, а по-настоящему талантливые люди чаще всего скромны, подчас и вовсе безвестны…

Ольга Ивановна Татаринова вот, когда была жива, понятия не имела о существовании той же «Большой книги»… Но разве ее «Некурящий Радищев» или «Spring.doc» стали от этого незнания менее замечательны?.. «Низкая» проза – про нее вы не говорите, но подразумеваете? А где граница, пролегающая меж ними? Искусство не может быть высоким или низким – оно просто должно быть. Быть Искусством.

27. 11. 2013

¹ М., ТОО «Внешсигма», 1993

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>